Вниз - по стеклу острым
это так просто
по стеклу вниз
У Селенит болят скулы от изобилия улыбок в этот вечер. Она улыбается, когда в доме появляется друг отца, которого она видела пару раз, но особенно не ощущала в себе желание проявить интерес к мужчине. Улыбается, когда радушной хозяйкой приглашает гостя и отца за стол. Улыбается все так же, поддерживая разговор привычно, все эти светские обсуждения погоды и кто кого хотел бы элегантно послать. Можно было бы даже особенно не интересоваться, что происходит за столом - все происходило совершенно естественно.
До той минуты, пока до нее не дошло осознание: она улыбается уже под хвалебные слова отца в ее адрес, что на миг вызывает удивление среди отточенных гостеприимных эмоций. Все-таки Гелиодор Мальсибер не из тех людей, что тратят слова попусту, на какое-то пустое восхваление, даже и собственных детей. А тут он прямо-таки заливался соловьем о том, как ему повезло с дочерью, вы, мистер Розье, уже успели оценить наверняка ее хозяйственность и безусловную красоту.
Селе прищуривается на каждую фразу отца, не встревает, успешно изображает смущение. Паззл в голове складывается с трудом, ей почти слышно, как шестеренки проворачиваются в сознании. Не может этого быть, чтобы он решил с ней так поступить.
Вечер утопает в желании двух мужчин угодить друг другу, а Селенит чувствует себя какой-то дорогой куклой на постаменте между ними, за которую ведут торг. Если быть честным перед собой, то как таковой сделки и не было озвучено, но мисс Мальсибер уверенна совершенно четко, все цены будут озвучены после. После демонстрации товара.
Только провожая Вильгельма до двери, позволяя поцеловать себе запястье, Селе позволяет себе присмотреться к тому, кто был ровесником отца, кто ей в отцы годился. Никак не в мужья. Его губы холодным укусом на тонкой коже, лишь едва оставив след на ней. Но Селенит не позволяет ничему омрачить свою улыбку, которой она одаривает друга отца при прощании. Она - само очарование.
вниз, разбудить чувства
это так грустно
на пути вниз
Она ждет отца в кабинете. Как-то так повелось, что все серьезные разговоры непременно должны проходить в рабочей обстановке, так, видимо, самому Гелиодору было проще настроиться, а Селенит, наоборот, отказаться от лишних мыслей. В этом кабинете она была в последний раз как раз тогда, когда обещала главе рода выйти замуж за того, за кого он сам выберет. Что она не будет возмущаться, она примет его выбор. Лишь бы он позволил ей остаться на метле, лишь бы позволил оставить хоть что-то в ее жизни, имеющее смысл.
Как глупо, как быстро она позволила загнать себя в угол.
О чем она думала? Что отец думает о ней? О ее чувствах? Какая глупость, право, быть Мальсибер и все еще верить в то, что кому-то вообще есть до нее дело?
Каждый из детей Гелиодора должен исполнить свою собственную роль, к которой его готовят. Морион был наследником, на него обращены все взгляды, к нему больше внимания, у него большая часть ответственности. А Селенит обязана принести семье пользу иначе. Она была женщиной, а значит, ее можно выгодно продать тому, кто был ее старше в два раза.
Она итак была слишком свободной благодаря первому браку, первый муж был как мягкая податливая глина, из него можно было вылепить все, что угодно. И даже против ее карьеры в квиддиче он не возражал. Семья была не очень рада тогда, но она была в первую очередь женой тогда, потому когда не возражал Уильям, им приходилось лишь озабоченно интересоваться, все ли в порядке, не нужна ли помощь, может быть, она уже передумала свои амбиции выстраивать через мимолетное хобби.
И пусть карьера в квиддиче была совершенно не мимолетным хобби, Селе любила свою работу. Только на поле она чувствовала себя свободной. И, вероятно, ее стремление сохранить это крошечное право вылилось в ту точку не возврата, в которой она и оказалась.
Пока отец где-то внизу пытался выставить за дверь мистера Розье, Селенит радовалась этим нескольким минутам наедине с собой. У нее была прекрасная возможность уложить мысли по полочкам, попытаться мыслить здраво, без паники или злости на решение Гелиодора. Впереди тяжелый разговор, который, очевидно, способен расставить все акценты по местам. Может быть, все не так уж и плохо? Может быть, она все надумала?
Мысли отчаянно пытались уцепиться за то, что вряд ли было близким к реальности, но отчего-то ей становилось легче.
Шаги отца скрадывает ковер, они становятся гулкими, но Селе все равно их слышит отчетливо в вязкой тишине, разбавленной только редким стуком часового механизма. Наверное, так же она ждала той секунды, когда Гелиодор распахнет дверь, когда была маленькой. Он по обыкновению плотно прикроет дверь, пройдет к своему столу, внимательно посмотрит на дочь, а потом уже начнет говорить. Говорить негромко, но ему и не нужно было повышать голос, чтобы все окружающие прислушивались к нему и отчетливо слышали каждое его слово.
В этот раз она виноватой себя не чувствовала, потому собиралась немного испортить маленькую кабинетную традицию:
- Надеюсь, мистер Розье остался доволен ужином, - она не оборачивается, итак есть уверенность, что именно сейчас Гелиодор закрывает за собой дверь, как и всегда после появления в своем кабинете.
вниз. по судьбе взглядом
никого  рядом
никого нет

[indent] Мерно стучала печатная машинка. Персефона заканчивала последний абзац  отчета  состоящего из сорока девяти страниц. Легкие задатки перфекциониста в ней немного негодовали - нельзя было дотянуть до пятидесяти? С определенными переменами в магическом сообществе и участившимися "происшествиями", отчеты все чаще стали превращаться в шедевры эпистолярного жанра, увеличиваясь и в количестве, и в толщине. Благо, девушка отлично набила руку в печатном деле и могла бы сойти за бравую секретаршу. Эта перспектива конечно была множество раз рассмотрена и обдумана, но непокорное внутреннее «я», желающее активных действий, противилось такой незавидной судьбе. Конечно, Перси трезво оценивала свои шансы и понимала, что раз за почти два года работы с ней не смогли нормально сработаться с десяток не последних в аврорате людей, значит вполне возможно ни повышения, ни большого следовательского будущего ей не видать. И ведь не то чтобы она была какой-то "проблемной". За ней не наблюдалось нарушений или фатальных ошибок. В том то и дело, что она толком и показать себя не успела, как люди предпочитали "укомплектовывать" свои группы теми, с кем не испытывали осложнений в общении. Теми, кому могли доверять... Иронично, учитывая, что она сама не могла похвастаться таким свойством. Ни одному из работающих во всем министерстве, и в аврорате в частности, из людей, она никогда бы не доверилась. Люди могут быть сколь угодно милыми и благодушными, но природа и чувство собственной выгоды, значимости или страха, - выберите нужный вариант, - всегда подтолкнет к обману и предательству. Человек по натуре такой. И это она знает не понаслышке... Более того, такой же считает и себя. Заботящейся только о себе любимой. И ничего удивительного или плохого в этом нет. Человек человеку волк, говорят. О, кстати в кооперативном деле, которое она только что мановением волшебной палочки отправила в нужный ящик, был замешан оборотень. Именно поэтому дело велось совместно с отделом по учету таких вот особенных существ. Вот уж точно - двойное дно в человеке. "Мохнатый" секретик.
[indent] Персефона была на работе с самого раннего утра. Узнав о том, что у нее вновь будет наставник, она немного воодушевилась. Однако, когда ей сказали кто он, ее энтузиазм слегка поутих. Конечно, мисс Фанкур знала, что не стоит судить людей по "обложке", ведь именно это с ней и делали на протяжении множества лет. И этот самый человек, то есть Итан Браун, даже частично был свидетелем сего процесса. Но все же его манеры и подход к делу заставляли девушку чувствовать напряжение и дискомфорт. Разумеется, они были знакомы. Причем не только по аврорату, но и задолго до этого - еще со школы. Они небыли друзьями и даже приятелями их не назовешь. У Персефоны вообще таковых фактически не наблюдалось за все семь лет пребывания в Хогвартсе. Но она хорошо знала, что этот человек пережил и смог переступить через все неприятности, что обрушились на него еще в юности. Переборов комплексы и насмешки, он смог поставить на место обидчиков и завоевать уважение. На последних курсах его жизнь не была похожа на ад, в отличие от нее. Итан смог "спасти" себя и превратился, кажется, во вполне уверенного и... через-чур броского на первый, - да и на второй тоже, - взгляд, человека. Конечно, Персефоне хотелось знать, как ему удалось сделать то, что не смогла она? Как он смог выбраться из порочного круга и доказать окружающим его людям, что он важен и чего-то стоит. Где была та дверь, в которую он вышел, в то время пока она стучалась и пыталась открыть не те? Ей был интересен ответ. Но сам человек, а главное его поведение и внешний вид отпугивали ее, как впрочем и любые агрессивные попытки людей открыто и позитивно общаться. Это обычно вводило Фанкур в ступор и она терялась, совершенно не умея говорить "ни о чем" или о самой себе. Наверное поэтому, она выработала безэмоциональное выражение лица - как универсальную реакцию на все внешние "угрозы" дружественной коммуникации. С точки зрения окружающих ничто не могло ее удивить или напугать. Она привыкла реагировать на все спокойно, что называется "с лицом лица", не давая тем самым заглянуть ей в душу непрошенным гостям. В окружении девушка прослыла бесчувственным чурбаном, "мертвячкой", "бревном", "ледяной принцессой" и это только самые не обидные эпитеты в ее адрес...
[indent] Одним словом, Итан Браун и его внешний вид, словно на него стошнило радугу, был весьма заметным и забавным индивидом, который никак не вписывался в восприятие Персефоны Фанкур. Беспокоилась она еще и потому, что большинству было известно, что он лиглимент. А это значило, что ее тщательно выстроенный частокол из обломков гордости, страхов, предрассудков, самозащиты и иронии - под угрозой. Ей вовсе не хотелось, чтобы какой-то щеголь заглянул ей в душу и посмеялся, увидев там не выросшую и серьезную, готовую к вызовам судьбы девушку, а маленькую обиженную и очень одинокую девчушку, которую даже она сама не хотела признавать в самой себе. Она чувствовала угрозу исходящую от нового наставника. И конечно, она могла бы саботировать и это "сотрудничество". Но вот незадача, как бы она ни любила отчетность и порядок в архивах, отсиживаться в четырех стенах ей не хотелось. Не для того она преодолевала все свои комплексы и заталкивала свое обиженное "я" как можно глубже, дабы научиться хоть как-то адаптироваться в обществе. В обществе, которое она хочет починить, исправить и вывести на чистую воду! И именно для этого ей нужно снова наступить себе на горло и проявить весь запас своего дружелюбия к человеку, который заставляет ее нервничать и пугает до чертиков своим гипертрофированным энтузиазмом.
[indent] Перси глядела на часы, встраивая на правом краю стола ровный рядок последовательно сложенных папок. Это были детали дел и отчетов, которые нужно было подшить к уже имеющимся и старым данным. Часы показывали, что ее новый начальник опаздывал уже на три минуты. Девушка смахнула невидимые пылинки с и без того чистого стола и закатила густо накрашенные черным, глаза. Потеющие ладони не добавляли спокойствия и казалось, каждая мелочь ее нервировала. Как вообще можно быть взрослым и нервничать из-за таких вот глупостей? Или может дело в том, что сегодня решится ее дальнейшая судьба?

Стук. Ритм сердца в очередной раз сбивается, пропуская лишний удар. Шаг. Под ногой со скрипом проседает старая доска, одна из многих отсыревших половиц в небольшой квартире на окраине Лондона. Свист. Ветер из приоткрытого окна врывается в помещение, с шуршанием разнося лежащие на столе листы бумаги, исписанные именами и датами. Вздох. В груди зреет большой комок горького разочарования, еще утром казалось, что он близок к разгадке как никогда. Тщетно. Сидя в четырех стенах словно узник в Азкабане уже много недель, Прюэтт ни на дюйм не продвинулся вглубь по дорожке из кровавых следов, ведущих к обнаружению имени виновного. Необходимо было выстроить все события последних шести месяцев и собрать воедино доказательства непосредственно на месте смерти, но сил вернуться в наполненный когда-то смехом дом ему пока не хватало. Трус. Несмотря на то, что каждая мелкая деталь сентябрьского вечера глубоко отпечаталась в памяти, к воспоминаниям то и дело примешивались ложные кошмары, сбивавшие с толку и не дававшие четко провести грань между реальностью и вымыслом.
Крик. Из головы не выходит придуманный им самим зов о помощи, в отчаянье брошенный знакомым женским голосом. Гидеон! Липкая алая жидкость на собственных руках, цветочный запах любимых духов исходящий от мертвенно бледной кожи, вывернутая под неестественным углом нога, глубокая рана зияющая на лбу, запачканные в крови золотые локоны в беспорядке раскинутые по полу, звенящая тишина пустого помещения. Они ее пытали. Для людей Темного лорда мало просто прервать жизнь человека, гораздо приятнее получить полный спектр садистких удовольствий до того, как из палочки вырвется неотвратимое убивающее заклятье.
Помни. Какая сегодня дата на календаре? Что сейчас, день или ночь? Спал ли он в последние несколько суток, когда последний раз ел? В комнате царила полутьма с того самого момента, как Гидеон вошел в недавно снятую скромную квартиру, отправившись туда сразу после похорон Вивиан. Воспоминания о прощальной церемонии проявлялись застывшими отрезками, будто недвигающиеся маггловские колдографии. Он помнил, что погода, словно издеваясь, была солнечная и теплая; что ему так и не хватило смелости, чтобы посмотреть в глаза родителям невесты; что рядом стояли брат и сестра; что было произнесено много теплых слов, которые совсем потеряли смысл без ее существования. А дальше только всепоглощающая темнота и беспросветный туман, прерываемые лишь рефлекторными механическими действиями собственного тела, не дававшими Прюэтту отправиться на тот свет раньше времени. Кажется, он ел пару дней назад и даже немного вздремнул, засмотревшись на язычки пламени в камине.
Живи. В Аврорате Гидеону дали отпуск на целых два месяца, думая, что перерыв в работе пойдет тому на пользу. Напротив, он бы с большим удовольствием с головой погрузился в дело, чтобы хоть на секунду вырваться из замкнутого круга разрушающих мыслей и бардака, что отныне царил в его квартире. Чтобы появился иной смысл вставать с кровати по утрам, чтобы не теряться во времени, чтобы кто-то диктовал ему что делать и как. Тем не менее, о том, чтобы прийти на собрания Ордена Феникса пока не было и речи. Высокая цена, которую Гидеон заплатил за членство в организации Дамблдора, желчью распространялась по его груди, вызывая лишь приступы гнева. Было время, когда он винил всех. В первую очередь себя, во вторую - Пожирателей, но частенько доставалось и Альбусу. Прюэтт не сдерживался ни словесно, проклиная собственную гордыню и неосмотрительность; ни физически, опрокидывая на пол мебель и швыряя подвернувшиеся под руку предметы в стены к полному неудовольствию ни в чем не повинных соседей. Со временем такие вспышки стали редкостью, уступив место холодному безразличию.
Стук. Опять удар сердца? С чего так громко. Шаг. Почему половица скрипит совершенно по-другому? Крик. Гидеон! Голос совсем не похож на тот сладкий медовый шепот, что когда-то ласкал его слух. Опять стук. На этот раз куда настойчивее, будто кулаком били во входную дверь, требуя ответа. Прюэтт медленно отошел от импровизированной доски расследования на стене, заполненной фотографиями и документами, связанными между собой красными нитями, а затем на ватных ногах вышел в коридор. Пришлось сделать над собой ощутимое усилие, прежде чем дернуть за витиеватую ручку. Видеть никого не хотелось, но посетитель мог оказаться из Аврората и прийти, чтобы попросить Прюэтта заранее выйти из отпуска. Вздох. Дверь с тяжелым скрипом открылась, на пороге стоял младший рыжий брат.
- Фабиан, - произнес Гидеон хриплым, отвыкшим от разговоров голосом.

Как и большинство родителей, посвятивших значительную часть собственной жизни воспитанию детей, Тесса до последнего сопротивлялась тому, чтобы отпускать своего младшего сына из фамильного гнезда – в особенности после того, как меньше года назад единственная дочь разбила ей сердце, сбежав с рыжим Уизли. И только лишь долгие уговоры супруга, считающего, что жизнь под отцовской крышей портит мужчину, да наличие у вчерашнего выпускника пусть и не такой серьезной, как у старшего сына, но, все же, работы, смогли убедить ее в принятии неизбежного.  Поиски съемного жилья в магическом квартале Лондона на пике высокого летнего сезона, правда, оказались куда труднее, чем юный Прюэтт мог себе в принципе представить: в одной квартире сосед, похоже, держал у себя дома авгурея, от протяжного низкого переливчатого крика которого прямо во время просмотра не спасали даже наложенные на дверь и стены шумоподавляющие заклинания. Во второй до него явно обитал болотный тролль – такой затхлости он даже в полузаброшенных находившихся под Черным озером подземельях Хогвартса не чувствовал. Ну а в третьей с него запросили настолько баснословную сумму ренты, что ее навряд ли смог бы покрыть даже контракт на игру в основном составе «Стоунхейвенских Сорок», не говоря уже подписанном им пока что на игру в запасном. У родителей же, явно до последнего мечтавших, что младший пойдет по стопам старшего брата и займется спасением жизней, а не «этими своими опасными полетами», он уж точно не хотел просить денег – потому, было принято волевое решение пока поиски отложить минимум до конца лета, в надежде, что к тому времени туристы и гости столицы сбегут по домам из-за начала дождливого сезона. Благо, вторую часть дня было трудно испортить.

Фабиан золотой монетой отстукивает по неровной барной стойке ритм застрявшей в голове со вчерашнего вечера мелодии, пока усталый бармен с синяками под глазами и залысиной на пол головы наливает ему медовуху. Несмотря на то, что это уже было его второе по счету лето в совершеннолетнем возрасте, по-настоящему ощущать себя взрослым бывший гриффиндорец начинает только после выпуска. Словно, лишь вместе со сданными экзаменами и последней поездкой на Хогвартс-экспрессе все те детские переживания и эмоции трансформировались в нем во что-то качественно новое. Конечно же, все это было абсолютнейшим заблуждением, но вы попробуйте в этом разубедить восемнадцатилетнего подростка, полного уверенности, что уж он-то к своим годам познал эту жизнь. Солнце для него светило теперь по-другому, известный ему с самого детства «Дырявый котел» сегодня казался меньше, чем когда-либо в воспоминаниях, ну а пинта холодной медовухи должна была стать вишенкой на торте его сегодняшнего такого взрослого вечера. «Торт» же этот, он, к слову, собирался съесть не один, а в компании – Джейсон Вогтейл, что во время учебы делил с ним и Тедом одну спальню в башне Гриффиндора, хоть и покинул школу на два года раньше них, решив, что творческой личности аттестат Ж.А.Б.А. не так уж и важен, но, даже не смотря на это, несомненно, смело мог считаться их третьим мушкетером. Фабиан друга не видел вот уже почти год – все прошлые рождественские каникулы он провел с семьей, а на пасхальных – в так глупо смотревшихся на нем рубашке с криво перекрашенным заклинением в попытке казаться взрослее и солиднее факультетском галстуке, подписывал в «Трех метлах» свой первый контракт с одним из рекрутов, что весь последний курс присутствовали на большинстве школьных матчей в поисках новых талантов. В том же пабе чуть позже в тот день он напился с друзьями на радостях. Да так, что, чуть было, документы эти не потерял – если бы не мистер Беннет, держащий лавку старьевщика и в удачное время ее закрывавший и заметивший выпавший из внутреннего кармана пиджака конверт, спортивная карьера Прюэтта, возможно, сложилась бы совсем по-другому. И это была лишь одна из тех историй, которыми вчерашний выпускник хотел сегодня поделиться с другом. Он хоть и рассказывал тому в письмах о побеге сестры, своем расставании с Доркас, экзаменах и прочем, но сухо и кратко, словно опасаясь, что Джейсон может сейчас уже жалеть о своем решении покинуть школу, и его истории о Хогвартсе посыпать соль не незажившую рану. Воспитанный в традициях, что школа является неотъемлемой частью жизни, Фаб и представить себе не мог, как на такое можно решиться и сколько мужества для этого нужно иметь, потому сегодня в его планах было проговорить с лучшим другом если не до рассвета, то минимум до глубокой ночи.

- Благодярю, сдачи не надо, - он оставляет галлеон благодарному бармену и, взяв в каждую руку по стакану медовухи отправляется за один из столиков у стены.